Марина Цветаева. Морская, земная, воздушная
	Подраздел: Cтатьи о России | Россия
	Страницы: 12

В эмиграции, где жила Марина Ивановна в 20-х-30-х годах, одни жалели – за неустроенный быт, за то, что рвалась из сил, чтобы кормить и платить за обучение детей и мужа, - другие осуждали за эгоизм и презрительное отношение к окружающим. Казалось метким и удачным кем-то пущенное прозвище – "Царь-Дура" (по аналогии с названием ее поэмы тех лет – "Царь-Девица"). Осуждали даже за то, что, сочиняя стихи, кипятит молоко и варит суп.

В советской Москве Цветаева оказалась еще более одинокой. Она вернулась из эмиграции не так, как возвращался, например, Куприн – большой русский писатель, "раскаявшийся и осознавший". Цветаева возвращалась в качестве жены провалившегося агента НКВД. Мужа и дочь вскоре "забрали", сестра Ася и ее сын к тому времени уже "сидели". Отношение к Цветаевой, с самого начала осторожное – как к человеку "оттуда", стало откровенно неприязненным. Окружающих, особенно женщин, раздражали ее нездешние застиранные шарфики и невиданная матерчатая сумка на молнии. Она и сама была такой – нездешней.

Пастернак оказался ее очередной "невстречей". Хотя, объективно говоря, он во многом помог – с квартирой, переводами, больше, чем кто бы то ни было. Но – не так, как она ждала. Случился и роман из "цветаевских"- с талантливым юным поэтом Арсением Тарковским, родились замечательные стихи:

Никто: не брат, не сын, не муж,

Не друг – и все же укоряю –

Ты, стол накрывший на шесть душ,

Меня не посадивший – с краю…"

Никто. Страшное слово было приговором

В эти дни бесповоротного одиночества Цветаева редактирует стихотворение двадцатилетней давности. В 1940 году, готовя к выходу сборник стихов (которому не суждено было выйти), она переработала никогда ранее не печатавшееся стихотворение.

Оно шло первым в книге и имело посвящение "С. Э." (мужу, Сергею Эфрону). Это было открытым признанием в любви к репрессированному - в то время, когда многие семьи отрекались от своих близких. Когда стихи писались, Эфрон находился в Белой армии, когда перерабатывались – в советской тюрьме. Оба раза не было уверенности, что жив.

Цветаева искала подходящее слово, перебрала множество вариантов и вернулась к самому простому. Зато повторила 4 раза: "…чтоб было всем известно! – Что ты любим, любим, любим, любим!.." С мужем они всю жизнь были "на вы". Быт практически разрушил их семью, но не заглушил этой высокой ноты.

В октябре 1917 года, возвращаясь из Крыма в Москву, где Эфрон участвовал в боях за Кремль, Цветаева написала в тетрадке для стихов письмо к нему, не зная, жив он или мертв: "Если Бог сделает это чудо, оставит Вас в живых, я буду ходить за Вами, как собака..." 21 год спустя, собираясь вслед за мужем в Советский Союз и не ожидая ничего хорошего, она приписала: "Вот и поеду – как собака".

В свои 49 лет она казалась седой и старой. "Золото моих волос тихо переходит в седость…" В ее последних стихах нет выдуманных страстей, нет земного адресата, в них больше нет стремления в "иной мир". И от этого они особенно пронзительны.

Пора снимать янтарь,

Пора менять словарь,

Пора гасить фонарь

Наддверный…

В конце августа 1941 года она повесилась в чужом доме тихого уральского городка Елабуги. Ее муж в это время уже расстрелян, чего она не могла знать (но почти знала). Дочь в лагерях, откуда выйдет через 15 лет. Сын тяготится ее любовью. Стихи ушли навсегда.

В предсмертном письме она просила сына: если когда-нибудь увидишь Сережу и Алю, скажи им, что любила их до последней минуты.

Земное соединилось с воздушным.

Наталья Крушевская

Страницы: 12